подросток в военной форме
Стоит ли одевать детей в военную форму Великой Отечественной войны?
Два дня назад прошел священный праздник для жителей России – День победы. В последнее время среди россиян стало уже традицией самим наряжаться в военную форму Великой Отечественной войны и наряжать в нее детей. Пилотки и белые банты, гимнастерки и ползунки, крохотные погоны и сандалии: дети в советской военной форме вызывают противоречивые чувства. Одни умиляются и считают это данью памяти о подвиге советского народа. Другие не скрывают своей неприязни, называя новую традицию дурновкусием и спекуляцией на великой Победе.
При этом советская военная форма на детях – подчас не только инициатива родителей, но и государственная пропаганда. Варламов с возмущением вспоминает «парад дошкольных войск», который несколько дней назад состоялся в Пятигорске. Около 500 воспитанников городских детсадов промаршировали в форме пехотинцев, танкистов, лётчиков, моряков, артиллеристов и санитарок.
Сложно не согласиться с блогером по поводу «золотой жилы» для всякого рода торговцев. Зачастую в своей жажде наживы они попросту не знают меры. Например, в этом году, незадолго до 9 мая вспыхнул скандал: интернет-магазины предлагали приобрести даже мягкую игрушку в виде ветерана ВОВ. Этот сувенир оскорбил самих участников Великой Отечественной войны и тружеников тыла: они предложили провести рейды по магазинам с целью выявления подобных «мерзких» поделок.
У многих психологов дети в советской военной форме тоже не вызывают одобрения. По их мнению, этот карнавал может негативно сказаться на психике маленьких «солдат». Недавно психолог Елена Кузнецова объяснила, почему рядить малышей в пилотки и гимнастерки не стоит.
Кстати, часть родителей в этом году уже отказались от таких костюмов для детей. Например, юрист Фонда борьбы с коррупцией (ФБК) Любовь Соболь добилась, чтобы воспитанников детского сада, в который ходит ее дочь, не наряжали на утреннике в военную форму не наряжали детей в военную форму на утреннике.
Поговорите с воспитателями и директорами школ и садов. Наших детей должны учить любить природу и людей, помогать близким, а не как правильно военную пилотку на голову натягивать.
Сорокин невесело уточняет: значит, мальчику можно наряжаться в девочку (ведь его гендерные особенности пока ещё не определились, и ребенок ищет себя)?. Ребенку можно одеваться «как бомж», ведь это самовыражение? Можно ходить как гомосексуалист, красить волосы, губы, носить рваные или узкие джинсы; на Хэллоуин можно наряжаться Люцифером, развратной ведьмой или Королем Ночи из «Игры престолов»? В конце концов, на Западе детям можно одевать НАТОвскую или рейнджерскую форму, и это приветствуется.
Своим мнением по поводу этого поделилась мама 4-летнего сына из Екатеринбурга Наталья Семенова.
Она говорит, что отказаться от фотосессии решили и некоторые другие родители из их садика. Среди низ была Валерия Приходкина. Она высказалась против покупки пилоток детям в детсаду. За это ее исключили из родительского чата и вернули только после поддержки одного из отцов.
Иногда родители решают отказаться от «военных» фотосессий коллективно. Жительница Екатеринбурга Анна Мирко рассказала, что так поступили в группе, в которую ходит ее сын, хотя еще 23 февраля ребенок участвовал в фотосессии с игрушечным автоматом ко Дню защитника отечества.
Обращение сотрудницы ФБК Любви Соболь в Твиттере, также привлекло внимание многих родителей. Она добилась, чтобы в детском саду ее дочери не наряжали детей в военную форму на утреннике.
Позже в интервью СМИ, Любовь добавила:
Такой позиции придерживаются не только матери, но и отцы. Кандидат психологических наук Сергей Вайсман и блогер Илья Варламов.
Психолог Елена Кузнецова поделилась своим мнением в Facebook. Пост моментально вызвал бурную дискуссию.
День Победы. Почему дети в военной форме – плохая идея
День Победы – не только священный для россиян праздник, но и золотая жила для торговцев всяким милитаристским барахлом. Наряду с советскими флажками и георгиевскими ленточками 9 мая продают пилотки, гимнастёрки, солдатские ремни и галифе. У этих товаров есть кое-что общее: почти все они детских размеров.
Родители в последнее время почему-то решили, что очень круто наряжать детей в подобие формы времён ВОВ. В принципе, даже понятно, почему. Нарядным ребёнком в красивой военной форме можно похвастаться в инстаграме. Или показать фотку коллегам – пусть завидуют! Может, ещё и начальник по службе продвинет, узнав, какой ты патриот. К почитанию памяти предков, погибших на страшной войне, весь этот маскарад отношения, разумеется, не имеет – обычная ярмарка тщеславия.
Кроме того, милитаризация детей активно пропагандируется государством. Например, в Пятигорске несколько дней назад прошёл «парад дошкольных войск» (нет, не шутка!):
«В форме пехотинцев, танкистов, лётчиков, моряков, артиллеристов и медсестёр по площади у Вечного огня промаршировали стройные ряды воспитанников детских садов города. Всего в праздничном шествии приняло участие более 500 ребят. Принимал парад Глава Пятигорска Андрей Скрипник».
То, как всё это влияет на психику маленького «солдата», никого не волнует. Поэтому здесь я хочу процитировать психолога Елену Кузнецову. Если вы хоть раз задумывались, стоит ли одевать ребёнка в военную форму, обязательно почитайте:
“Давайте на правах психолога, имеющего немалые представления о детской психике, скажу, почему так не надо делать?
Потому что это романтизация и украшательство самого страшного в нашей жизни – войны.
Воспитательный посыл, который получают через подобные действия взрослых дети – что война это здорово, это праздник, потому что потом она оканчивается победой.
А надо не так. Война оканчивается непрожитыми жизнями с обеих сторон. Могилами. Братскими и отдельными. На которые даже порою некому ходить поминать. Потому что войны не выбирают, сколько живых из одной семьи взять платой за невозможность людей жить в мире. Войны вообще не выбирают – наши и не-наши. Просто берут плату бесценным. Вот это нужно доносить до детей.
Дети не должны ходить в военной форме. Для большинства из наших предков, встретивших военные годы, эта одежда была посмертным одеянием.
Как человек, работающий с психикой, я очень хорошо понимаю, что чувство благодарности может переполнять.
Может прийти желание попраздновать «в едином порыве». Радость единства – согласия на ценностном уровне – это великая человеческая радость. Нам по-человечески важно проживать что-то вместе. Хоть то радостная победа, хоть то скорбная память.
И впереди у нас такая важная дата. Готовясь к ней, вслушайтесь в то, чем она звенит лично вам.
Мы все с вами родом из общества, где указания, как правильно жить, думать и чувствовать, выдавались сверху.
Но сегодня мы можем выбирать. Например – осознание. Что ни одна общность не стоит того, чтобы платить за неё через облачённых в одежду для смерти детей.
Мирного неба нашим детям. И трезвой нам памяти. Пусть даже в одиночку, не вместе с теми, кто вот так ”.
Психолог о военной одежде на детях
Давайте на правах психолога, имеющего немалые представления о детской психике, скажу почему так не надо делать. Потому что это романтизация и украшательство самого страшного в нашей жизни — войны.
Воспитательный посыл, который получают через подобные действия взрослых дети — что война это здорово, это праздник, потому что потом она оканчивается победой.
А надо не так. Война оканчивается непрожитыми жизнями с обеих сторон. Могилами. Братскими и отдельными. На которые даже порою некому ходить поминать. Потому что войны не выбирают сколько живых из одной семьи взять платой за невозможность людей жить в мире. Войны вообще не выбирают — наши и не-наши. Просто берут плату бесценным. Вот это нужно доносить до детей.
Дети не должны ходить в военной форме. Для большинства из наших предков, встретивших военные годы, эта одежда была посмертным одеянием.
Как человек работающий с психикой, я очень хорошо понимаю, что чувство благодарности может переполнять.
Может прийти желание попраздновать «в едином порыве». Радость единства — согласия на ценностном уровне — это великая человеческая радость. Нам по человечески важно проживать что-то вместе… Хоть то радостная победа, хоть то скорбная память.
И впереди у нас такая важная дата. Готовясь к ней, вслушайтесь в то, чем она звенит лично вам.
Мы все с вами родом из общества, где указания как правильно жить, думать и чувствовать выдавались сверху.
Но сегодня мы можем выбирать. Например — осознание. Что ни одна общность не стоит того, чтобы платить за неё через облачённых в одежду для смерти детей.
Мирного неба нашим детям. И трезвой нам памяти. Пусть даже в одиночку, не вместе с теми, кто вот так.
Дети и родители
5.2K постов 9.6K подписчиков
Правила сообщества
1.Соблюдать правила Пикабу
2.Не стоит выкладывать посты по типу «мы пописали» «мы поели» «это наш первый зуб»
3.Не устраивать споры и срачи по каждому не похожему на ваше мнение
4.Ставить нормальные тэги.
5.Нельзя выкладывать посты не по теме сообщества.
6. Поддерживать интересных авторов
второе предложение только, а уже показывает не знание того, о чём говорит.как после этого остальное-то читать
а вот и пример манипуляции и игры на эмоциях.
как будто в мирной одежде и робах концлагерей погибло меньше.
а умерли вообще все, кто был не в военной и не жив.
Вот читаю я такие высеры и думаю: а как же мы в СССР выросли с «Зарницами» и «почётными караулами» у памятников ветеранам?
А я соглашусь. Наши деды, прадеды, бабушки, прабабушки воевали за то чтобы никогда их внуки не знали о тех ужасах, чтобы жили мирно и счастливо, а цирк сейчас облачает детей в военную форму. Лучше прийти на парад в хорошей одежде, чтобы показать, что у нас все хорошо, спасибо вам за счастливую безвоенную жизнь
Муде. Моему внуку пять и он пойдёт к монументу павшим в форме. Его любимые фильмы: «На войне, как на войне», «В бой идут одни старики». Он уже знает, что нет у нас выше чести и славы, чем отдать жизнь за Родину.
Меня не это беспокоит. Мы же тоже в детстве играли в войнушку и какие-то атрибуты формы могли присутствовать в нашем детском быте. И войнушку мы также романтизировали и знали её по правильным советским фильмам, мы были детьми. Я вот гораздо больше настораживаюсь от принудительного направления молодёжи в юнармию и примкнувшие к ней организации, и я не поверю, что там молодёжь психологически не направляют в сторону, нужную линии партии.
От вас, как от психолога, я бы почитал пост с акцентом в эту сторону, ибо написано интересно.
Общество не готовое кормить свою армию, вскоре будет кормить чужую.
Так и тут. Чем более неспособное воевать поколение вырастят такие психолухи, тем скорее дети начнут учить язык страны завоевателя.
Забавно, когда о войне пишут женщины))
А вдруг у ребенка стезя воинская?)
А стоит помнить, чтобы профи стать, надо всю жизнь тренироваться, ещё с рождения.
А уже такой человек множество жизней спасёт, возможно, и некой Елены Кузнецовой, но она про это может и не знать.
Фактически, автор по законам военного времени считался бы идеологическим диверсантом.
Вот можно было бы 10 плюсов поставить, то поставил бы. Под видом памяти о героизме народа исподволь готовят к войне.
Гвоздь
или еще одна загадка человеческого мозга.
Это случилось много лет назад.
— Я обращаюсь к вам сейчас как к королеве на балу у Сатаны, — сказала женщина.
После данного вступления я, тогда еще молодой психолог, существенно напряглась. Это такой комплимент? Юмор? Издевка? Или еще что-то, мною категорически непонятое?
— Расскажите по существу, — суховато попросила я.
Женщина сидела на стуле, выпрямив спину. В кресле прямо напротив меня расположился ее сын, с явными признаками глубокой умственной отсталости или иного органического поражения головного мозга. Судя по размерам мальчика (оценить возраст по его лицу не представлялось возможным) ему было лет 10–12.
История женщины и мальчика оказалась глубоко трагической. Леша родился у молодых, совершенно здоровых родителей, абсолютно нормальным, с нетерпением ожидаемым и с любовью всеми родными принятым ребенком, и до пяти лет развивался, по словам невролога, безукоризненно, в соответствии со всеми возрастными показателями. Некоторые из них, по словам матери, он даже в своем развитии превышал, например, в пять лет уже умел считать в пределах десяти и читал простые предложения типа «мама мыла раму».
Дальше случилось несчастье. На даче у друзей трое мальчишек (Леша и двое сыновей хозяев, 5, 7 и 10 лет) тайком зашли в сарай и, поддерживая друг друга, полезли на верстак доставать с верхних полок что-то решительно им нужное для их мальчиковых созидательных игр (кажется, они собирались строить не то вигвам, не то крепость на дереве).
В какой-то момент маленький и довольно неуклюжий Леша на этом высоком верстаке не удержался (по другой версии кто-то из старших мальчиков перегрузил его уже добытыми с полок сокровищами) и навзничь упал на пол с большой высоты. Но самим этим падением трагическое невезение мальчика, увы, не исчерпалось. На полу сарая в этом месте лежала старая доска, из которой торчал кверху огромный ржавый гвоздь. И этот гвоздь воткнулся Леше прямо в голову.
Хозяйские мальчики испугались представившейся им ужасной картины до такой степени (как выяснилось потом, они почему-то сразу решили, что Леша умер и взрослые неминуемо обвинят их в его смерти), что убежали за пределы участка и спрятались в кустах в неглубоком овраге.
Только через некоторое время (никто потом так и не сумел выяснить, через какое именно) старший мальчик немного пришел в себя, выработал некий план и побежал на участок с рассказом о том, что они с братом «что-то давно Лешу не видели, а последний раз он вроде в сарай заходил».
Мобильных телефонов тогда не было, стационарного телефона в пределах поселка — тоже. Отец подхватил завернутого в одеяло Лешу на руки и все побежали к шоссе. Там они (бешено машущие руками и бросающиеся под колеса люди с ребенком на руках) почти сразу остановили машину и поехали в ближайший пригород, где по разумению остановившегося водителя была больница.
В пригородной больнице не сразу поняли, в чем дело («Упал? Головой ударился? Ничего, успокойтесь, мамаша, дети крепкие, у них, знаете, мозг в такой как бы жидкости плавает…»), а когда увидели и узнали про гвоздь, дежурный врач побледнел, велел готовить реанимацию и сразу побежал куда-то звонить.
Оперировали Лешу только спустя неделю, в Ленинграде, в больнице имени Раухфуса. Потом началось воспаление всех на свете мозговых оболочек. Потом некупируемые судороги. Потом еще одна операция… Надо ли перечислять?
В конце концов хирурги отступились и сказали: мозг существенно поврежден и на данный момент ребенок, увы, почти овощ, исключая судороги (до конца их убрать так и не удалось). Но знаете, у детского мозга есть всякие возможности восстановления… Пусть вас терапевт понаблюдает, и еще, знаете, лечебная физкультура…
Все думали, что Леша умирает. Неверующие родители от ужаса происходящего даже по чьему-то совету пригласили священника. Молодой и несколько какой-то хипповатый священник оказался умным человеком и сказал: не суетитесь, ребята, и не хороните сына прежде времени, все, однако, в руках Господа нашего, живем конкретно сегодня, благодарим и спать ложимся. А завтра будет день, и «будем делать посмотреть».
Родители и прочие родственники наставление услышали, стали делать, как им сказали, и все, как ни странно, оказались правы. Леша выжил, а компенсаторные возможности детского мозга явились налицо. Мальчик стал двигаться, концентрировать взгляд, удерживать предметы, через некоторое время сел, потом встал…
Никаких фондов и идей «поедем лечиться за границу» тогда еще не было, но была еще жива очень сильная традиция всяческой физиотерапии и той самой советской лечебной физкультуры, которая на стадионе и в стиле «сам себя за волосы из болота». Пять раз в неделю в нашей поликлинике лечебная физкультура, три раза в неделю здесь же физиотерапия и каждый день дома и во дворе по полтора часа занятий по выданной врачом схеме со сменяющими друг друга родственниками, друзьями семьи и даже случайными дворовыми знакомыми, знающими о трагедии и предлагающими помощь: вы, мамочка, посидите на лавочке, отдохните, или вот в магазин сходите, а мы тут с ним пока повисим и походим…
Ха! Что касается физической стороны, то прогресс колоссальный. Леша уверенно ходит, поднимается и спускается по лестнице, почти не держась за перила, садится, встает, может висеть на турнике и поднимать ноги, судороги почти исчезли, остался тремор одной руки, но если что-то очень надо, то Леша второй рукой его гасит. Сам ест ложкой и сам идет в туалет и штаны снимает. Надеть как следует сам может не всегда. Но верхнюю одежду, шапку, обувь надевает, как правило, сам. Ездит на велотренажере и на трехколесном велосипеде.
С менталкой, увы, все гораздо хуже. Леша ничего не говорит, иногда мычит, воркует или орет, протестуя или радуясь, похоже, что не узнает никого из родных, не откликается на свое имя, обращенную речь как будто не понимает совсем, но иногда, как собака, оборачивается на какие-то уж совсем истошные крики типа «Фу! Ко мне! Брось!» и т. д., ни на каких картинках ничего по просьбе не показывает, хотя книжки охотно берет и даже листает по много раз. Знает повторяющиеся ежедневные ритуалы и в общем-то со спокойной готовностью в них участвует. От какой-то сугубой неожиданности, напротив, может начать нервничать, орать и даже уйти и спрятаться.
Исполненная сочувствия, я все же помнила странное начало нашей встречи.
— С чем вы ко мне? Какой запрос? Упражнения для попытки запустить речь? Для понимания речи?
— Нет, не это, тут я, боюсь, мы с логопедом и врачами за эти годы уже все сделали, что можно, — вздохнула женщина. — Я только хочу, чтобы мне, так сказать, перестали приносить платок. Помните Фриду в «Мастере и Маргарите»?
Я опять напряглась:
— Понимаете, он собирает гвозди! — почти крикнула женщина и отвратительно хрустнула пальцами.
— Какие гвозди?! — я почувствовала, как по моей спине пробежали мурашки.
— Всякие. Любые. Мы с ним гуляем, и, если он видит хоть какой-нибудь гвоздь, маленький или большой, он его поднимает, откапывает, выдергивает и берет с собой. Кладет в карман «на потом» или сразу несет мне. Мычит и сует в руки. Вы представляете…?
Я представила. Гвоздей в то время в окружающей среде было много. Особенно если специально приглядываться. За одну прогулку можно, не напрягаясь, найти десяток.
— Никакого логического объяснения, — пресекла мои вопросы мать Леши. — Мы думали сто раз. Он категорически не видел того гвоздя, который превратил его в инвалида. До травмы гвоздями не интересовался. После травмы ему никто, разумеется, про гвоздь не рассказывал и уж тем паче не давал с ними играть — безумцев у нас семье не водится. Он сам.
— Гвозди Леша приносит и показывает только вам?
— Остальным членам семьи тоже, но намного реже. Что это значит — не знаю. Но отчаянно хочу, чтобы оно прекратилось. Вы можете мне помочь?
— Сразу — точно нет, — сказала я. — Но я попытаюсь об этом подумать. Приходите через неделю.
Всю неделю история с гвоздями меня не отпускала.
Я думала приблизительно так:
Это могло быть просто наблюдение: когда я показываю ей гвоздь, она ужасно нервничает и выходит из себя — вот прикольно! Но, по словам матери, нынешний Леша не особенно интересуется другими людьми, и уж тем паче — их состоянием.
Это могло бы быть тревожащее воспоминание травмированного мозга и попытка от него избавиться. Но никакого воспоминания нет и быть не может — Леша никогда не видел того гвоздя.
И наконец, третье — это может быть сигнал. Попытка что-то сообщить. Но — что? И почему таким странным способом?
Когда они пришли снова, у меня на журнальном столике были разложены гвозди и шурупы — всех форм и размеров, которые я смогла за неделю найти.
Мать побледнела и закрыла лицо руками. Леша мгновенно подошел к столу и присел на корточки. Я протянула ему самый большой гвоздь. Он взял его и показал матери. Мать отвернулась.
— Можно дать мне! — сказала я и для верности похлопала себя по груди. — Я люблю гвозди.
Леша протянул мне гвоздь, я положила его рядом с самым маленьким и пальцами показала разницу. Леша положил их крест накрест. Я сложила из гвоздей звезду.
Параллельно я говорила с матерью:
— Нам в университете психиатрию читал старый психиатр из Военмеда. Он не любил психологов и на каждой лекции нас по-всякому обзывал. Говорил, что психиатрия — это лекарства, а мы — бесполезные болтуны и никчемушки. К нему на лекции многие не ходили. Я ходила. Он говорил: даже если человек лежит в коме или бьется в бреду, и почти весь мозг, как пожаром, захвачен психической болезнью, пока человек жив, где-то в самом углу его мозгов, трясясь от происходящего ужаса, сидит его маленькое, все в синяках и кровоподтеках, но все понимающее настоящее «я», и просто обмирает еще и от того, что никто его не видит и с ним не общается — все видят болезнь и иногда пытаются с ней сражаться. Вы, никчемушки, могли бы сказать ему, этому «я», что вы — видите его, знаете о его существовании, протянуть ему вашу бессильную ручонку. Больше от вас никакого проку в психиатрии я не вижу.
От моего рассказа мать рыдала. Леша обменивался со мной гвоздями и раскладывал их в ряд по размеру, я пыталась построить из гвоздей вигвам, он все время падал, в это время где-то наверху включилась дрель (в поликлинике шел ремонт), Леша мигом перевел взгляд на потолок, потом на меня, мне почудился вопрос, я стала объяснять, у него глаза мигом стали стеклянные, и новая мысль пришла мне в голову:
— Антибиотики! — воскликнула я.
— Что? — мать перестала рыдать и шмыгнула носом, втягивая сопли (одноразовых салфеток тогда тоже не было).
— После травмы у него было много всяких воспалений. Антибиотики кололи, капали, давали?
— Да литрами, — вздохнула мать.
— Слух! — сказала я. — Антибиотики влияют. Леша почти не слышит.
— Да нет же, он всегда… — начала возражать мать, а потом задумалась.
— Часть спектра выпала. Речь точно. Он если и слышит, то: бу-бу-бу. Развитие остановилось тогда — в пять лет. Гвоздь — граница, разделившая жизнь на две части. Пока он еще слышал, тогда, когда лежал и был совсем плох — он слышал не раз: ах, если бы не этот гвоздь, этот проклятый гвоздь, все из-за того гвоздя… Мозг поставил задачу: гвоздь — что это? Для меня — что? Очень важное, критически важное, из-за него все. И как-то уже потом он ее разрешил: гвоздь — вот это! И гвоздь стал символом — ничего не понимаю, ничего не могу сказать, сначала и почти ничего не могу сделать, но я — есть! Я — есть! Там, в темном чулане мозга, все время сидел маленький пятилетний Леша. Но не просто сидел, а с какого-то момента отчаянно и упорно пытался пробиться наверх, к людям… Гвоздь — поворотный момент, значит, он же и должен помочь вернуться. Мозг, способный к построению такой абстракции… он же у вас уже тогда умел читать и считать…
— А-а-а-а… — тихонько выла мать.
— А-а-а-а? — тихонько спросил Леша, вкладывая мне в ладонь очередной гвоздь.
— Если вдруг правда, то еще какое а-а-а-а, — с сомнением ответила я, меняя гвозди.
— Что сначала? — спросила мать, взяв себя в руки.
— Слуховой аппарат, наверное, — сказала я. — Он не должен очень-то испугаться, потому что первые пять лет все слышал и мозг должен помнить…
— Поняла, — сказала она и взяла сына за руку. — Пошли, Леша.
— Гвозди возьмите, — напомнила я.
Все последующие годы я не могла рассказывать эту удивительную историю из соображений медицинской этики, потому что уж очень она характерная и заменить в ней ничего нельзя.
Но какое-то время назад в универсаме «Призма» ко мне подошла пожилая женщина и спросила, помню ли я ее. Я, конечно, не помнила. Тогда она вдруг полезла в сумочку и вынула из нее большой гвоздь. Я вздрогнула и вытаращила глаза. Да неужели?!
— Леша! — громко позвала она.
К нам подошел взрослый мужчина с аккуратной бородкой и двумя тяжелыми сумками с продуктами.
— Леша, ты не поверишь, но это тот доктор, которая когда-то сказала мне про твои гвозди и что ты нас не слышишь. Вы знаете, вы ну совершенно не изменились!
Я засмеялась. Леша выглядел почти нормальным.
— Спасибо вам, — сказал он. — Мама, убери гвоздь, ты людей пугаешь.
— Он работает! — сказала женщина. — Представляете?! В интернете. Зарабатывает в два раза больше, чем моя пенсия.
— Мама! Ну кому это интересно? — Леша явно смутился.
— Мне интересно, — уверила я и отобрала у нее гвоздь. — Отдайте мне на память. Себе другой найдете. Я пишу истории, тоже в интернете. Могу ли я рассказать вашу историю? Другим людям. Вдруг однажды кому-то поможет не отчаяться, а найти.
— Конечно, рассказывайте! Вдруг поможет! — закивала мать.
Леша помедлил и тоже кивнул. Я сунула гвоздь в карман и вышла из магазина.